{Здесь не моя планета, но ты с моей планеты}
Там, где ветер вычищен, свеж, черняв,
Там, где желтое солнце хрустит поджаристо,
Господи, верни мне хоть немножко меня.
Пожалуйста...
Подробнее
Наверное, раньше - проще, но я не помню, счастливый, неосмысленный истукан,
я помню - радуга влезла на подоконник и зацепилась краешком за стакан.
На фотопленке видно: лежу с раскрасками, грожу кому-то маленьким кулаком,
родные руки, теплые, пахнут ласково, фиалками и, наверное, молоком;
Такой вот ангел в путанице пеленочной, вокруг все охают, ахают: "Ну, дела!.."
Не знаю, говорят, я была смышленая, заговорила, раньше, чем родилась.
Что ж - говорят, и ладно, поверю на слово, молочный не отвяжется запашок,
ноябрь, глухая осень - случайно, наскоро, а дальше - что поделать - отсчет пошел.
А дальше - тоже слабо - но всё же явственней - как тихие слова,
как последний вздох,
весенний первый грипп налетает ястребом, хватает и уносит в свое гнездо.
Считая, что я не слышу, прозрачным шепотом, дыхание нервозное отпустив:
"Как вовремя спохватились, кто знает - что потом?
Еще два дня - и было бы не спасти."
Запрятавшись, затаившись под чьей-то шубкой, я вникаю в эту горькую мамью речь.
Я поняла - я маленькая, я хрупкая, мне нужно постараться себя беречь.
Реву в подушку, легочным хриплым клекотом, выходит,
жить - безвыходней и больней.
Храню себя, боюсь, берегу далекую, неведомую искорку в глубине.
Стареет мама, вдруг умирает бабушка, так не бывает? Правда же? Ну, скажи...
В широкой паутине забилась бабочка, и трепетом обвиняет меня во лжи,
а мне двенадцать. Уличными кошмарами пугает телевизор под рождество.
Я прижимаюсь к маме покрепче - мало ли, метет декабрь снежной гнилой листвой.
Люблю тебя, пророчества не сбываются, вот только мертвый профиль...
Народ, скамья.
А в голове со скрипом, но выбивается: "Выходит, существую не только я."
Освобождаю место под эту истину, вдыхаю, не пытаясь пока понять.
На небе снова звезды - глазеют пристально на глупую беспомощную меня.
Пришла из школы, красная - прямо с улицы, вздыхают: "Непослушная егоза."
Чем ближе - тем всё правильнее рисуется, всё беспощадней смотрит глаза-в глаза.
Застенчивая, хоть порой и не в меру наглая, измучает и потупится "Извини..."
А перед первым курсом подстриглась наголо, как будто бы это может всё изменить.
Да ладно, всё бывает, хотя бы честная, какое "сложно" - просто семнадцать лет.
Купила две тетрадки и пачку "Честера"- такой стандартный девочковый комплект.
Дожди и ссоры, время на грани вымысла, в каникулы загорела - была в Литве -
не то чтоб поумнела, скорее выросла, зато хоть научилась варить глинтвейн.
Характер - да, не сахар, слова отточены, густая бахрома по краям штанин.
Наверно, уже привыкла, что рядом топчется влюбленный и отвергнутый гражданин.
И мама не гордится подобной дочерью, три ночи дома, месяц - друзья в Москве.
А засыпать страшнее и одиночнее, перехожу дорогу на красный свет.
Летят, летят минуты холодным бисером, дождем звенящим сыплются на ладонь.
Люблю широкоплечих и независимых, очкастых, с рыжеватою бородой.
Они сильнее неба и с каждым справятся, легко смеются, ветер, огонь в груди.
Я их капризный ангел, но им не нравится, когда реву, цепляясь: "Не уходи".
Такая осень, долгая неуютная, какой там страх - мне в прорубь бы с головой.
Стираю письма - жгла бы, но жаль компьютера, и притворяюсь ласковой и живой.
Поет Нева и небо закатом застило, я слышу как поет подо льдом вода.
Люблю очкастых - жизнь выдает глазастого, лохматого, узкоплечего - навсегда.
Иду себе, шагаю по струнке тоненькой, из облаков вытягиваю лучи.
Из детства лезет радуга с подоконника, босая радость, острая - хоть кричи,
неистовая, искрящаяся, глубинная, светящаяся ночами, слепая днем.
Сижу, учусь, читаю и жду любимого - Любимого - хотя гори оно всё огнем.
Проходит ночь, что может быть замечательней, за ней
неслышным шагом приходит день,
ищу себя, ищу под столом и тщательно, бессмысленно - меня уже нет нигде.
Копаюсь в том, что глупо и возмутительно ошибочно называется головой.
Остались: страх - за маму (звонок родителям), любовь (и страх, конечно же) за него.
Набор цитат. Малиновая оскоминка. На теплом лбу каштановый завиток.
И тонкое сияние с подоконника, разложенное на семь основных цветов.
© Алина Кудряшева
Там, где желтое солнце хрустит поджаристо,
Господи, верни мне хоть немножко меня.
Пожалуйста...
Подробнее
Наверное, раньше - проще, но я не помню, счастливый, неосмысленный истукан,
я помню - радуга влезла на подоконник и зацепилась краешком за стакан.
На фотопленке видно: лежу с раскрасками, грожу кому-то маленьким кулаком,
родные руки, теплые, пахнут ласково, фиалками и, наверное, молоком;
Такой вот ангел в путанице пеленочной, вокруг все охают, ахают: "Ну, дела!.."
Не знаю, говорят, я была смышленая, заговорила, раньше, чем родилась.
Что ж - говорят, и ладно, поверю на слово, молочный не отвяжется запашок,
ноябрь, глухая осень - случайно, наскоро, а дальше - что поделать - отсчет пошел.
А дальше - тоже слабо - но всё же явственней - как тихие слова,
как последний вздох,
весенний первый грипп налетает ястребом, хватает и уносит в свое гнездо.
Считая, что я не слышу, прозрачным шепотом, дыхание нервозное отпустив:
"Как вовремя спохватились, кто знает - что потом?
Еще два дня - и было бы не спасти."
Запрятавшись, затаившись под чьей-то шубкой, я вникаю в эту горькую мамью речь.
Я поняла - я маленькая, я хрупкая, мне нужно постараться себя беречь.
Реву в подушку, легочным хриплым клекотом, выходит,
жить - безвыходней и больней.
Храню себя, боюсь, берегу далекую, неведомую искорку в глубине.
Стареет мама, вдруг умирает бабушка, так не бывает? Правда же? Ну, скажи...
В широкой паутине забилась бабочка, и трепетом обвиняет меня во лжи,
а мне двенадцать. Уличными кошмарами пугает телевизор под рождество.
Я прижимаюсь к маме покрепче - мало ли, метет декабрь снежной гнилой листвой.
Люблю тебя, пророчества не сбываются, вот только мертвый профиль...
Народ, скамья.
А в голове со скрипом, но выбивается: "Выходит, существую не только я."
Освобождаю место под эту истину, вдыхаю, не пытаясь пока понять.
На небе снова звезды - глазеют пристально на глупую беспомощную меня.
Пришла из школы, красная - прямо с улицы, вздыхают: "Непослушная егоза."
Чем ближе - тем всё правильнее рисуется, всё беспощадней смотрит глаза-в глаза.
Застенчивая, хоть порой и не в меру наглая, измучает и потупится "Извини..."
А перед первым курсом подстриглась наголо, как будто бы это может всё изменить.
Да ладно, всё бывает, хотя бы честная, какое "сложно" - просто семнадцать лет.
Купила две тетрадки и пачку "Честера"- такой стандартный девочковый комплект.
Дожди и ссоры, время на грани вымысла, в каникулы загорела - была в Литве -
не то чтоб поумнела, скорее выросла, зато хоть научилась варить глинтвейн.
Характер - да, не сахар, слова отточены, густая бахрома по краям штанин.
Наверно, уже привыкла, что рядом топчется влюбленный и отвергнутый гражданин.
И мама не гордится подобной дочерью, три ночи дома, месяц - друзья в Москве.
А засыпать страшнее и одиночнее, перехожу дорогу на красный свет.
Летят, летят минуты холодным бисером, дождем звенящим сыплются на ладонь.
Люблю широкоплечих и независимых, очкастых, с рыжеватою бородой.
Они сильнее неба и с каждым справятся, легко смеются, ветер, огонь в груди.
Я их капризный ангел, но им не нравится, когда реву, цепляясь: "Не уходи".
Такая осень, долгая неуютная, какой там страх - мне в прорубь бы с головой.
Стираю письма - жгла бы, но жаль компьютера, и притворяюсь ласковой и живой.
Поет Нева и небо закатом застило, я слышу как поет подо льдом вода.
Люблю очкастых - жизнь выдает глазастого, лохматого, узкоплечего - навсегда.
Иду себе, шагаю по струнке тоненькой, из облаков вытягиваю лучи.
Из детства лезет радуга с подоконника, босая радость, острая - хоть кричи,
неистовая, искрящаяся, глубинная, светящаяся ночами, слепая днем.
Сижу, учусь, читаю и жду любимого - Любимого - хотя гори оно всё огнем.
Проходит ночь, что может быть замечательней, за ней
неслышным шагом приходит день,
ищу себя, ищу под столом и тщательно, бессмысленно - меня уже нет нигде.
Копаюсь в том, что глупо и возмутительно ошибочно называется головой.
Остались: страх - за маму (звонок родителям), любовь (и страх, конечно же) за него.
Набор цитат. Малиновая оскоминка. На теплом лбу каштановый завиток.
И тонкое сияние с подоконника, разложенное на семь основных цветов.
© Алина Кудряшева